Паломничество Ланселота. Часть 2. Глава 15 Жизнь после смерти. Христианство.
И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый,                Где червь их не умирает и огонь не угасает.                И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый,                Где червь их не умирает и огонь не угасает.                И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную,                Где червь их не умирает и огонь не угасает.               
На русском Христианский портал

УкраїнськоюУкраїнською

Дополнительно

 
Паломничество Ланселота - Глава 15
   

Юлия Николаевна Вознесенская

"Паломничество Ланселота"

Часть 2

Глава 15

В эту ночь паломники не останавливались для отдыха. Как только был объявлен перерыв, Жерар сел на колени Ланселоту, перекинул ноги через ручку кресла, положил ему голову на плечо и сразу же уснул как мертвый. Тридцатьпятик то шел рядом с коляской, то толкал ее сзади, чтобы Ланселот мог давать отдых рукам. Раны на руках, конечно, не зажили, но хуже, кажется, не становилось, несмотря на постоянную нагрузку, — мазь Инги действовала поразительным образом.

В эту ночь Ланселот с Тридцатьпятиком увидели еще живых распятых на фонарных крестах. Один из них заметил их внизу и со стоном просил дать ему напиться. Они при всем желании не могли бы этого сделать, хотя у них еще оставалось немного сока и вина — распятые были подвешены слишком высоко, гораздо выше, чем мог бы дотянуться человек нормального роста, что уж говорить о сидячем инвалиде и мальчике... Они постарались пройти эту часть дороги поскорее, вот и все.

Под утро на дорогу вышли клоны и служители со свежими номерами газетки «БЕГИ» и пакетами, в которых лежал убогий дневной паек паломников. Разбудили Жерара. Воду из пайков потратили на умыванье: намочили ими платки и старательно ими обтерлись, стараясь смыть высохший едкий пот. Потом они заставили себя съесть жесткие безвкусные лепешки, запивая их дешевым энергеном, хотя в сетке у Ланселота лежали банки с остатками вина и мясного фарша.

— Оставим настоящую еду на потом: вдруг наши девочки про нас забудут, — сказал Ланселот.

— Не забудут! — со смехом сказал Жерар, первым принявшийся за свежий номер «Бегунка». — Вы только послушайте, какое интервью дала наша Ванда! Вопрос: «О чем вы думали в первые минуты, когда почувствовали себя здоровой?» Ответ: «Я думала о катафалке». Вопрос: «Почему такие мрачные мысли в такой радостный для вас момент?» Ответ: «Я думала о катафалке именно потому, что я избежала неминуемой смерти».

— Ай да Ванда — сообразила, как передать нам привет! — улыбнулся Ланселот. — Я думаю, она сегодня появится вместе с Ингой.

Он не ошибся. Когда на балконах появились первые зрители, паломники услышали:

— Ланселот! Тридцатьпятик! Жерар!

У ограды пустого еще балкона стояла Инга, а рядом с нею — похорошевшая и за одну ночь пополневшая Ванда. Не видя на дороге никого из служителей и понадеявшись, что никто за ними не подглядывает с верхних ярусов, Тридцатьпятик и Жерар подвели коляску к самому балкону.

— Доброе утро! Ух, как же вы похорошели, девчонки! — восхищенно сказал Жерар, глядя на них снизу.

— Не трать время на комплименты, дружок! — весело крикнула в ответ Ванда и бросила ему прямо в руки небольшой узелок. Инга тем временем перебросила Ланселоту одну за другой шесть банок.

— Идите вперед, ребята. Вы знаете, что вы оторвались от других на целый ярус?

— Здорово! — обрадовался Тридцатьпятик. — А вы на меня поставили?

— Конечно! Мы оставили только сотню планет, чтобы протянуть до конца гонок, а все остальное поставили на всех. Если до своего финиша доберется первым только один из вас, все равно мы все станем богатыми людьми.

— Мы все трое должны выиграть, — сказал Тридцатьпятик. — Погляди на фонари, Ванда. Ты проспала почти всю дорогу и не знаешь, что ждет сошедших с дистанции.

— В первую очередь нужно здоровье, а не деньги, — поддержал его Жерар. — Я хочу иметь две здоровые руки хотя бы для того, чтобы обнять вас как следует, девчонки!

— Уж кто-кто, а мы-то с Вандой больше всех желаем вам исцеления, ведь мы уже знаем, какое это счастье! Идите, ребята, идите! — заторопила их Инга — Кто-нибудь сейчас придет на балкон и увидит вас. Тут пусто только потому, что все остальные паломники находятся ниже ярусом. Завтра утром мы сразу поднимемся выше и будем искать вас уже не на один, а на два яруса впереди других.

— Вы так верите в нас? — улыбнулся Ланселот.

— Мы, конечно, в вас верим, — сказала Ванда, — но мы также знаем, что ярусы после пятидесятого становятся все меньше, а дорога — круче. А еще мы верим в хлеб: в пакете вы найдете три куска настоящего пшеничного хлеба. Отправляйтесь, милые! До завтра!

— До завтра!

Девушки передали им не только хлеб, вино, мясные консервы, сок и мазь для рук: в пакете оказался еще один пакет с тремя небольшими мокрыми полотенцами, пропитанными какой-то освежающей жидкостью, и тремя комплектами белья из натуральной ткани. Там же лежала пара больших рукавиц из овчины мехом внутрь для Ланселота.

— Где и когда они успели их достать? — удивлялся Ланселот, примеряя рукавицы.

— Спроси лучше, как им удалось все это протащить мимо охранников? — сказал Жерар.

— Может, они прятали все это на себе, а в один пакет сложили уже на балконе? — предположил Тридцатьпятик.

С каким же наслаждением они надели свежее белье! Снятые пропотевшие тряпки они бросили прямо на краю дороги, а потом, пройдя вперед, подальше от кучки вонючих лохмотьев, они принялись завтракать. На этот раз им передали три банки какого-то белого мяса, застывшего в желе из крепкого бульона.

— Давайте съедим сразу каждый по банке! — предложил Тридцатьпятик, глотая слюни, когда Жерар вскрыл первую банку.

— Нельзя, малыш. Ты когда в последний раз ел настоящее мясо?

— Вчера.

— А до этого?

— Ты думаешь, меня понос прохватит с непривычки, так?

— Вот именно. Съедим одну банку сейчас, вторую днем, а третью вечером, вот это будет правильно. Да ты не вздыхай, не вздыхай, друг мой Тридцатьпятик! Это тебе сейчас кажется, что ты можешь съесть двести граммов мяса за один присест, а на самом деле человеку это не дано от природы.

— Ты так думаешь? Так вот, Жерарчик, я тебе сейчас кое-что скажу. Ты только не подавись, ладно? Еще год назад я мясо ел каждый день и сколько хотел. И настоящую свежую рыбу, и лесную дичь. Я ел оленей, кабанов, ел страусятину, индюшатину и лесную дичь, а про гусей и кур я просто не говорю. Между прочим, вот такие вот консервы — куриное мясо в желе, у нас дома ели только слуги. Для нас повара готовили еду только из свежего мяса: моя мать считала, что консервы вредны для здоровья. И к твоему сведению, друг мой Жерар, человек может есть мяса столько, сколько хочет. Я, например, по полцыпленка зараз съедал. Вот так-то.

— Так ты из Семьи, что ли? — оторопело спросил Жерар.

— Был когда-то — год тому назад. А потом я ушел из дома.

— Не понимаю. Мессия не исцелил члена Семьи?!

— Мессия обо мне знать не знал. Когда я родился, отец хотел меня уничтожить, но мать знала, что у нее других детей не будет, и уговорила его оставить меня. Но отцу было стыдно, что у него сын — урод, покрытый лишаями, которые никакие врачи не могут исцелить. Мать умоляла, чтобы он выдал меня за сына служанки и попросил у Мессии для меня исцеления. Отец сказал ей, что, когда я подрасту, он даст мне сколько угодно денег, чтобы я мог скрыться из дома, а потом просить исцеления самостоятельно, не называя имени отца.

— И что же было дальше?

— Мама умерла.

— А отец не захотел выполнить обещание?

— Больше всего ему хотелось, конечно, просто отправить меня на эвтаназию. Но он очень любил мою мать и выполнил данное ей обещание: дал мне денег и выставил из дома, предупредив, что если когда-нибудь кому-нибудь я назову свое имя, он меня найдет и уничтожит. И уж он это точно сделает, я знаю.

— И что с тобой случилось дальше?

— То, что и должно было случиться. Отец не догадался дать мне какие-нибудь лохмотья, и я вышел из дома в чем был. Одежда на мне была богатая, сплошь из натуральных тканей. Вот меня и ограбили на дороге в первый же день, раздели и отняли золото, которым меня снабдил отец. А когда я вернулся к нашему дому и просил охранника доложить обо мне отцу, тот дал мне три минуты на то, чтобы я убрался: «У меня приказ стрелять в тебя после первого предупреждения», — сказал он. После этого я, как вы понимаете, к дому отца своего больше не приближался.

— А если Мессия тебя исцелит, ты вернешься к отцу?

— Ни за что на свете!

— От обиды?

— Нет, из осторожности. Допустим, я исцелюсь, вернусь в дом отца, а потом когда-нибудь снова заболею — и что тогда? Эвтаназия?

— Пей сок, — сказал Жерар и протянул ему открытую банку. — Пей и плюй на все. Если мы исцелимся и разбогатеем, пойдешь ко мне в младшие братья. Согласен?

— Жерар — французское имя, а у тебя фамилия тоже французская?

— Естественно.

— Тогда не пойду. Я уже носил французскую фамилию.

— Ладно, Тридцатьпятик, после исцеления мы с тобой оба сменим фамилию, я своей тоже не очень дорожу. Будет у нас с тобой семья, будем жить на деньги, полученные от гонок.

— Но больше на гонки ни ногой!

— Договорились. Будем экономить — проживем до старости без эвтаназии.

— Между прочим, я умею чинить всякую механику. В школу меня не отдавали, учили дома. Мне было скучно, и я подружился с нашим шофером. Он меня кое-чему научил. Я и тебя могу научить, например, чинить велосипеды.

— Ну вот мы и продумали всю нашу будущую жизнь, Тридцатьпятик. Чего нам теперь горевать? А теперь тебе пора спать. Топай в коляску к Лансу, а я вас повезу дальше.

Тридцатьпятик уснул на коленях у Ланселота, а сам Ланселот натянул на забинтованные ладони рукавицы и, убедившись, что теперь управляться с коляской стало значительно легче, покатил вперед. Жерар положил руки и голову на спинку коляски и толкал ее, подремывая на ходу. Время от времени его руки слабели и падали вниз, и тогда он шел с опущенными руками, толкая коляску плечами и грудью.

Чем выше они поднимались, тем меньше публики было на балконах, и по этому признаку они догадывались, что здорово опережают остальных паломников.

Проснулся Тридцатьпятик. Он попил-поел и встал за спинку коляски, а на колени Ланселота уселся Жерар. Его разбудили только перед голубым финишем. Ни на балконах, ни на самом финише они не увидели ни души. Они подошли к натянутой голубой ленте, Жерар отвязал один ее конец, они прошли за финишную черту, а потом он аккуратно сложил ленту и повесил ее на ограду. К ним так никто и не вышел, и никто не увидел их.

К их удивлению, ни Инга, ни Ванда в этот день тоже больше не появились. Они не обсуждали это между собой, боясь встревожить друг друга. Они шли дальше, и на каждом следующем ярусе их встречал только ветер — здесь, на высоте, похоже, всегда дул ветер. И это было хорошо, потому что, если ветер затихал, когда они проходили мимо очередного фонаря-распятия, на них веяло сладковато-удушливым запахом разлагающейся плоти. При их приближении с фонарей срывались какие-то быстрые черные птицы и исчезали, не давая себя разглядеть.

Вечером, когда, по их предположению, наступило время ночного отдыха, на дороге не появилось ни служителей, ни клонов.

— Похоже, тут какие-то необитаемые ярусы, — предположил Жерар.

— Не думаю. Просто зрители знают, что на этом участке трассы нет никого, кроме нас, а мы их пока не интересуем, ведь это не наш финиш.

Глубокой ночью, когда они брели по дороге, освещаемой светом фонарей-распятий, они услышали позади чьи-то скорые шаги и тяжелое дыхание.

— Кто-то нагоняет нас! — воскликнул Тридцать-пятик. — Что будем делать?

— А что мы можем сделать? Идти быстрее, чем сейчас, мы навряд ли сможем.

— Здесь никого нет, а нас трое. Мы можем напасть на этого торопыгу.

— И что? — спросил Ланселот.

— Да ничего... Просто связать его и оставить тут.

— Нет.

К счастью, им не пришлось даже спорить об этом, потому что они услышали знакомый голос:

— Ланселот! Жерар! Тридцатьпятик! Это я — Ванда!

Через минуту запыхавшаяся от бега девушка догнала их. Они остановились.

— Что случилось, Ванда? Почему ты бежишь по трассе?

— У меня не было выхода. Вы так ушли вперед, что распорядители гонок вас потеряли: на Башне, как и повсюду, порядка нет. Мы с Ингой хотели пройти на верхние ярусы, но проходы на балконы выше голубого финиша оказались заперты, лифты для зрителей выше шестидесятого яруса еще не поднимаются.

— А на каком ярусе мы сейчас находимся?

— На шестьдесят седьмом. Утром вы пройдете зеленый финиш, ребята. Мы не знаем, когда вас обнаружат и пустят зрителей на балконы вровень с вами, так что вот вам запас на два дня. Жерар, помоги мне снять мешок! По-моему, его лямки вросли в мои плечи.

Жерар помог ей снять заплечный мешок и переложить в сетку под коляской Ланселота банки с едой.

— Здесь мясные консервы, сок, вино, а в одной из банок бинты и мазь для Ланселота. Тридцатьпятик, ты, кажется, уже скоро станешь и здоровым, и богатым. Надеюсь, теперь мы встретимся уже на желтом финише, и мы с Ингой будем первыми приветствовать тебя как победителя. Между прочим, Ингу чуть-чуть не ограбили после получения выигрыша. Теперь мы стали очень осторожными. Мы решили не жалеть денег, сняли в пригороде целый дом и наняли охрану. Причем не клонов, а бывших солдат-десантников.

— Это же безумно дорого! — воскликнул Тридцатьпятик.

— Дорого, но зато безопасно и очень здорово. А какой комфорт! После исцеления ты поедешь домой в настоящем автомобиле и под охраной, а дома примешь ванну и получишь потрясающий обед из настоящих продуктов. А потом отправишься отдыхать в свои комнаты. У тебя их, между прочим, две — спальня и кабинет, и своя ванная комната. Ты только постарайся пройти свой финиш первым.

— Он придет первым, — успокоил ее Ланселот.

— Ох, Ланселот, что бы мы без тебя делали?

— Понятия не имею и даже думать об этом не хочу.

— Ладно, ребята, давайте я вас всех поцелую на прощанье и побегу назад. Фу, как от вас воняет, козлики вы мои!

— Так ты не целуй нас! — засмеялся Жерар.

— Не дождетесь! А ты, Тридцатьпятик, оботрись как следует перед финишем, а то будет неудобно, когда Мессия приблизится к тебе.

— А как происходило твое исцеление, Ванда?

— Сначала все было как в тумане. Месс подошел ко мне, надел перчатки, взял меня за руки и сказал, скривившись и отворачивая лицо, что от меня жутко воняет. Но я его слова слышала как сквозь сон и не обиделась. Он сжал мои руки — меня будто током ударило, и я потеряла сознание. А потом я очнулась и почувствовала, что я абсолютно здорова. Мне стало так легко-легко, сразу захотелось прыгать и бегать, размахивать руками, смеяться во весь голос. Тут ко мне подскочили журналисты, чтобы взять интервью.

— Мы его читали в «Бегунке».

— Вы поняли мой привет?

— А как же! Спасибо, Ванда.

— На благодарность не отвечают благодарностью. Ладно, хватит разговоры разговаривать, время не стоит на месте. Давайте трогайте, дорогие!

С этими словами Ванда развернулась и помчалась вниз, а паломники снова двинулись вверх по дороге, становившейся с каждым ярусом все круче и круче.

Зеленый финиш они прошли втроем, пройдя мимо встречавших их служителей. Их пропустили, а потом снова натянули за ними зеленую ленту. На балконах, включая белый балкон Мессии, не было ни души.

После семидесятого яруса на балконах вновь стали появляться зрители, и друзья поняли, что они поднимаются наверх уже не так быстро, как прежде, что отставшие паломники начинают их постепенно догонять. Причина была в крутизне дороги, замедлявшей движение коляски. Да и сама коляска стала скрипеть и дребезжать: удвоенный вес сказался на ней.

— Теперь, Ланс, мы больше не будем садиться к тебе в коляску, — сказал Жерар. — Я боюсь, что она вот-вот развалится — и что тогда?

— В таком случае, — сказал Ланселот, — может быть, вам оставить меня и шагать вперед на своих двоих? У вас это получится быстрее.

— Ни за что на свете! — воскликнул Тридцатьпятик. — У тебя в коляске столько вкусных вещей: считай, если хочешь, что мы везем не тебя, а наш буфет.

И они продолжали идти рядом с Ланселотом, по очереди толкая коляску, чтобы он мог поберечь свои руки.

Некоторые зрители подбадривали их криками, у многих в руках были картонки и платки с нарисованными цифрами «35» — это были болельщики Тридцатьпятика. Но были и другие, кидавшие в них банки из-под энергена, наполненные песком и мелкими камнями.

Ветер, всегда дувший на высоких ярусах Башни, усиливался. Когда они шли по северной стороне Башни, ветер слабел, но как только они выходили на восточную сторону, он начинал дуть им в лицо, а на южной стороне ветер нес мелкую горячую пыль и дул с такой силой, что едва не опрокидывал коляску и прижимал их к самым балконам, а это было плохо — тут зрители на них только что горячую смолу не лили. Можно было, конечно, идти по наружному краю, прячась от ветра за ограждением дороги, но здесь пришлось бы проходить под самыми распятиями, а это было тяжело и страшно: с трупов прямо на трассу падали куски разлагающейся плоти и капала зловонная жижа.

 


[ Назад ]     [ Содержание ]     [ Вперед ]


Юлия Вознесенская - "Паломничество Ланселота"

[ Cкачать всю книгу ]


Рекомендуйте эту страницу другу!








Подписаться на рассылку




Христианские ресурсы

Новое на форуме

Проголосуй!